Записи с меткой ‘Ранимость’

Впервые рассказ был опубликован в городской газете «Игарские новости» в номере 53 от 16 мая 2000 года. В то время автор публиковался в этой газете под псевдонимом А. Карьеров.

Нам удалось достать номер газеты и разместить этот рассказ здесь на проекте «Цифровое наследие Заполярья»

Степаныч огляделся по сторонам, ловко щелчком отбросив истлевший оку­рок, посмотрел, как тот, упав в камни, рассыпался яркими искрами; засунул руки в карманы выцвет­шего бледно-зеленого ком­бинезона и, насвистывая какую-то мелодию, стал спускаться к воде. Крутой берег подгонял движение его ног, но он пытался противостоять ему — шел неспешно и думал: «Как все-таки красивы здешние места, ни на что бы их не променял. Тридцать пять лет — шутка ли? Тут ка­ждый куст, каждый ка­мень — брат родной, а речка — это не речка, а магнит!»

Аудио рассказ

Степаныч остановился и с наслаждением оглядел огромное пространство во­ды: «Как глаза отдыха­ют, и голова кружится». Он испытывал ощущение счастья. Такое происходи­ло в его душе каждый раз, когда он приходил на это место у реки.

«У каждого человека есть свое любимое место, — говаривал Степаныч, — туда он пытается убе­жать, устав от забот, тя­гот обыденной жизни. Вот если у меня уже нет сил жить, или в сердце закра­дывается тревога, я бегу туда, к реке, где о камни бьется вода, и этот звук, смешанный с криками чаек, будто зализывает ду­шевную рану, льет на нее животворный бальзам. Я успокаиваюсь, набираюсь сил, и все переживания как рукой сняло. Вот так- то!» «Чудак ты, старик,— говорят ему. — А как же тогда, зимой? Зимой-то ты где покой находишь?» «Да, что вы понимаете, — отмахивается Степаныч. — У меня же лес есть! А зимний лес, братцы, — это уже поэзия, и этого не может заметить лишь тот, у кого не душа в груди, а черствый сухарь. Но все-таки я всегда жду ле­то. С нетерпением жду».

…Подойдя к воде, Сте­паныч присел на корточ­ки, опустил в нее ладони, поводил ими из стороны в сторону, потом неспеша поднялся, отряхнул руки от капель, достал сигарету, подкурил и, усевшись на камень, погрузился в глу­бокие раздумья. Он вспом­нил детство. Огромное расстояние длиной в 60 лет разделяет его с той порой. Многое забылось, но образы сохранились. Правда, они скорее чувствовались, чем всплыва­ли в воображении. Это Что-то щемящее ,сердце, нежное и грустное одно­временно.

«Эх, – вздохнув про­изнес Степаныч, — того, что было — не вернешь!»

Над его головой высоко в небе проплывали граци­озные облака, мимо по ре­ке не спеша шел катер,, а откуда-то издалека доно­сился шум двигателя мо­торной лодки. Степаныч закрыл глаза. Его внут­ренний мир в эту минуту гармонировал с миром ок­ружающим, и он упивался этой гармонией. Еще не­сколько этих сладостных мгновений — и все. По­том ему нужно будет ид­ти, вновь бросаться в во­доворот житейских дрязг, и это необходимо, потому что такова жизнь. А пока он решает побыть здесь еще несколько минут, что­бы ощутить тепло, прони­кающее внутрь, в самое сердце. «Эй, дед! — вдруг раздалось над самым ухом. От неожиданности Степаныч вздрогнул. — Дед, слышь, есть спич­ки?!» Перед Степанычем стоял паренек лет двадца­ти, белобрысый, с тонки­ми губами, вытянутым ли­цом и с какими-то ошале­лыми, бегающими из сто­роны в сторону глазками: казалось, будто человек, на которого они смотрели, отклонялся то вправо, то влево! Степаныч без слов протянул коробок на ла­дони. Паренек худыми, даже костлявыми пальца­ми быстро схватил его и принялся жечь спички, од­ну за другой, но у него никак не получалось под­курить. Степаныча это рассмешило и он, не вы­держав, проговорил: «Дай помогу тебе! Эх, моло­дежь, даже прикурить как следует не можете». Заж­женную спичку он зажал в ладонях, сложенных коро­бочкой, и паренек, прику­рив, смутился и отвернул­ся. «Давно куришь?» — спросил Степаныч. «Нет, второй раз пробую», — ответил паренек.

«А-а-а, вон оно что… Зря, конечно, ты это де­лаешь, но, я гляжу, ты уже взрослый, и понима­ешь сам, наверное». Паре­нек промолчал. Он подсел к Степанычу, сделал за­тяжку дымом и молча стал смотреть на воду.

Степаныч глядел на не­го и думал: «Опечален чем-то парень. Спросить бы, что творится у него на душе, да неловко как-то вот так сразу…» Но Сте­паныч не мог сидеть дол­го молча, он любил разго­вор, неважно о чем, лишь бы было общение.

«Тебя как зовут?» — спросил он. Паренек не замедлил с ответом: «Костя». «Константин! А у ме­ня друг был Костя. Уехал уж отсюда. А ведь мы хо­рошими друзьями с ним были. Знаешь, он даже плакал, уезжая, говорил, что без этого города, без природы здешней прожить не сможет. Время прошло. Вроде на новом месте при­вык. Но в письмах все равно пишет, что шибко скучает. Снятся ему ули­цы, река вот эта. Чудно: мы вот здесь сидим, ви­дим все это, а он там. на «материке» мечтает о том, чтобы хоть глазком еще раз взглянуть на эту красоту. Вот так, парень».

Степаныч взглянул на паренька. Тот по-прежне­му молчал, но уже не ку­рил, просто сидел, поло­жив локти на колени, всматриваясь куда-то вдаль. «Эх, разве моло­дость об этом думает, — вздохнул Степаныч. — У паренька все еще впе­реди, проживет, оглянет­ся и только тогда поймет, как невыносимо жаль уше­дшее».

«А мне ничего этого не нужно», — вдруг произ­нес Костя. Голос его был каким-то упавшим, в нем слышались нотки обиды.

Степаныч не сразу по­нял, к чему это сказал Константин, а потому пе­респросил: «Чего этого?»

Парень обвел руками округу и выпалил уже с явной обидой и досадой: «Всего этого: леса, реки вот этой. Да и город мне не нравится. Все чужое. Здесь — я будто в тюрь­ме нахожусь. Для меня все здесь ненавистно!»

Степаныч опешил от слов Кости. Его словно по лицу ударили, словно хле­стнули нагайкой по спине. Он даже дар речи поте­рял и почувствовал, как в груди его рождается гнев. А парня будто прорвало, казалось, что накопивше­еся у него внутри ждало именно встречи со Степа­нычем, чтобы выплеснуть­ся наружу и причинить боль старику. Костя не смотрел на Степаныча, по­тому не видел тех пере­мен, что произошли в его лице. Костя продолжал говорить хлесткие фразы, от которых у Степаныча на глазах наворачивались слезы.

«А еще я не могу по­нять людей, которые здесь живя, говорят: «Я люблю эти места». А что в них хорошего в этих-то мес­тах? Что нашли здесь лю­ди такого, что можно лю­бить. Кругом — серость, никакой цивилизации. Грязь, убогость. И сама жизнь — однообразная. Ну вот скажи, дед, что было в твоей жизни ярко­го, по-настоящему краси­вого?»

Степаныч слышал воп­рос, но молчал. Он только глядел на камень, а в ду­ше его пылал огонь него­дования. Он вдруг понял, что ничего, ничего не мо­жет ответить. Он не умеет говорить красиво. Он может только чувствовать красоту. Паренек застал его врасплох, и Степаныч не смог встать на защиту того, в чем он видел кра­соту, того, что составля­ло смысл его жизни.

«Так-то, дед! Ничего хо­рошего в жизни не уви­дишь, живя в этом горо­де». Костя встал, размах­нулся и что есть силы бросил небольшой каме­шек куда-то далеко в во­ду. Потом он развернул­ся, без слов и прощания зашагал по берегу вдоль реки. Степаныч глядел ему вслед, из глаз его по щекам текли слезы. Он готов был разрыдаться, закричать, застонать. Но он лишь тихо плакал, смо­тря сквозь пелену слез то на реку, то на небо над ней.

А. КАРЬЕРОВ.

РАНИМОСТЬ (Игарка 2000 год). Рассказ и слайд-фильм. 31marta.ru